Тревога появилась в Брестской крепости еще в мае 1941 года
Когда в расквартированные в казармах и казематах подразделения стали прибывать первые местные жители, привлеченные на учебные сборы военнообязанных запаса на основании постановления Совета народных комиссаров CCCP.
Якова Пилиповича призвали в Красную армию 6 мая 1941 года. С ним же пошли на службу Василий Дробот, Николай Калачук, Семен Деменчик, Николай Ничипорович, Иван Бытко, Иван Кавальчук, Александр Деменчик.
«Все мы начали служить в Брестской крепости в одном взводе. Всего в нем было 30 бойцов, за которыми были закреплены 6 автомашин и 24 пулемета «Максима». На каждой машине устанавливали четыре пулемета. И эту боевую единицу обслуживали шесть человек. Каждый день ходили на занятия, усиленно изучали оружие и военное снаряжение».
Из поступающих (их стали называть приписниками или «западниками») формировались временные подразделения. Например, в 33-м отдельном инженерном полку из поступивших на переподготовку жителей Брестской области (большинство из них бывшие военнослужащие польской армии) была сформирована рота приписного состава (командир старший лейтенант А.В. Сорокин). Расположение роты (в основном сами военнообязанные запаса) находилось на другом берегу Мухавца, в двух казематах горжевой казармы вала.
Левее вала были натянуты несколько палаток для её бойцов. Часть начсостава роты (младшие командиры, временно исполняющие обязанности командиров подразделений) продолжала оставаться в своих казармах.
Депутат Верховного Совета БССР, заведующий Пинским райкомхозом, Марк Герасимович Пискун с 19 мая находился на сборах при роте связи 44-го сп: «Наше подразделение располагалось в юго-восточной части Кобринского укрепления... Мы учились не только у командиров, но и у кадровых бойцов, которых в нашем подразделении было большинство».
Винтовки и пулеметы стояли тут же, в пирамидах среди палаток. Однако в подразделении Пискуна не было ни одного патрона.
Пока «западники» присматривались к «Восточникам», изучающий взор самого Востока был не менее пристальным: в документах по работе с «лицами из западных областей» отмечалась их «низкая грамотность, религиозность».
Отмечалось, что в расположение Красной армии могут проникнуть и «Политически непроверенные, враждебные элементы».
Впрочем, первые донесения той же «карельской» не давали какой-либо однозначной картины:
«На сборах приписного состава, призванного из Западный областей, здоровое политико-моральное состояние характеризуется такими высказываниями.
Красноармеец Бобрук: «Нам нужно каждую секунду времени использовать для изучения техники, чтобы умело защищать нашу Родину».
Красноармеец Соловей: «Упорной учебой сейчас, а в бою умелым использованием техники и своей силы мы не позволим, чтобы вернулся кошмар, от которого нас освободила Красная Армия».
Красноармеец Полещук заявил: «Раньше мы приходили в армию, чтобы защищать интересы панов, теперь мы будем защищать свои собственные интересы, это обязывает нас учиться так, чтобы в любую минуту мы могли разбить врага на его территории».
Все эти высказывания являются характерными для основной массы бойцов кадрового состава и призванных на сборы. Однако наряду с положительными фактами политико-морального состояния, имеются отрицательные настроения, исходящие со стороны отдельных лиц приписного состава, связанных в прошлом с торговлей, либо кустарей, использовавших на своих кустарных предприятиях наемную силу.
Красноармеец-приписник Шеевой, кузнец (имеет свою кузницу, нанимавший для работы в ней 1-2 человек), к занятиям относится недобросовестно, старается увильнуть, оправдывая свое поведение незнанием русского языка. Шеевой русским языком (разговорной речью) владеет хорошо.
Красноармеец-приписник Кроман, при получении обмундирования отказался получить ботинки, заявив при этом: «Ботинок мне не надо, у меня хватит своих сапог». Кроман в прошлом занимался скупкой зерна, имел свой магазин.
По всем настроениям отрицательного порядка проведена разъяснительная работа, приписной состав изучается и особенно изучается поведение отдельных, высказывающих отрицательные настроения».
Казалось бы все хорошо, но чья-то рука после слова отдельных вычеркнула — «красноармейцев».
Эти люди не были красноармейцами.
«Приписники» и принесли в Брестскую крепость новость, горячо обсуждавшуюся в Бресте и окружавших его местечках: «герман» у самой границы и планы его не вызывают со мнений... Вот как?! Тема, конечно, затрагивалась в повседневных разговорах со случайными знакомыми при увольнениях в город, но все-таки вплоть до этих дней масштаб того, что происходит западнее Буга, не осознавался в полной мере. Теперь же об этом заговорили десятки людей, примеряющих красноармейскую форму.
«Местные», помимо традиционной крестьянской смекалки и свежего опыта общения с «германом» в 1939 году, позволяющего сделать соответствующие выводы, обладали и куда большими возможностями для получения информации, чем ограниченные стенами казарм и не имеющие разветвленной «сети» родственников-знакомых бойцы и командиры РККА. Дело в том, что демаркационная линия 1939 года, отсекшая «Польскую этнографическую территорию» в пользу Германии и ставшая государственной границей СССР, разлучила многие семьи, оставшиеся на противоположных берегах Буга. А главной формой общения в то время было общение личное, под сковороду жареной картошки да с бутылью холодного самогона.
Единственной возможностью повидаться было пересечение госграницы. Тайными тропами, с негромкими ночными всплесками лодочных весел - туда-сюда меж СССР и Генерал-губернаторством сновали десятки бывших граждан польского государства. А далее, выражаясь протокольным языком, «вражеская агентура» и «Контрреволюционные националистические элементы» распускали «провокационные слухи, до фантастических размеров превознося мощь немецкой армии, внушая людям мысль о бессмысленности сопротивления в случае нападения немцев», - пишут авторы книги «Брест. Июнь. Крепость» Ростислав Алиев и Илья.
Подобных протоколов было составлено немало: погранохрана берега западного и пограничные войска восточного берега не бездействовали. Однако «на Колыму» (имеются в виду, конечно, «восточные») задержанных не отправляли, или, по крайней мере, отправляли далеко не всех...
Нашлось взаимовыгодное решение: пропуск в обмен на информацию.
«Местное население ходило постоянно к своим на ту сторону, - вспоминал Иван Иванович Долотов (в июне 1941 года старший сержант, командир взвода роты приписного состава 33-го отдельного инженерного полка), — бывало, их задержат на заставе и пока проверяют в течение дня, они для пограничников дрова пилят, уборку территории делают. Кормят их там, а к вечеру отпускают. Такой ритуал выработался, их же всех, «перебежчиков», пограничники знали в лицо. Граница искусственная, только что созданная: там осталась мать с отцом, братья-сестры, вот и ходят в гости».
Сержант Владимир Осауленко, помкомвзвода в 1-й роте 18-го опаб: «Ходя в караул, я был всегда разводящим вместе с 9-й погранзаставой. Мы втроем ходили, меняли своих часовых. Обстановка осложняется. Мы ловим перебежчиков, сдаем их в погранзаставы, в погранотряд. Среди них была значительная часть людей, шедших к своим родственникам, граница была параллельно. Много ходило туда-сюда. Пограничники привыкли, ничего особенного, и мы видим, что это не опасно. Но в последнее время они не заметили, что ходили специально подготовленные немцы».
Признавая, что «переход через новую, еще не освоенную нашими частями, границу не представлял в то время большой трудности», о помощи в получении сведений «оттуда» и одновременно опасности в их распространении и передаче сведений уже «отсюда» вспоминал и начальник штаба 4-й армии полковник Л.М. Сандалов.
«Особенно же широкая информация поступала от местных жителей. В Западной Белоруссии осталась большая группа враждебно настроенных к Советской власти лиц. Из них немцы и организовали свою пятую колонну... Большую роль играло и железнодорожное сообщение с Германией. Вообще, передавать шпионскую почту в этих местах было очень легко, хотя бы таким примитивным способом как перебрасывая через реку стрелы и даже камни.. Шпионы переплывали Буг, а некоторые, пользуясь особыми приспособлениями, переходили реку по дну».
Именно поэтому информированность «восточных» о том, что делается на примыкающий к Бугу территории была потрясающей. Об информированности «западных» известно меньше - тем более, что стараниями НКВД к середине июня значительная часть подозрительных жителей из приграничных населенных пунктов была выселена.
Однако, помимо информации пограничным службам, «перебежчики» несли сведения о ситуации на другом берегу в семьи тех, к кому пробирались столь рискованным маршрутом. А уж оттуда, из тихих хуторков, запыленных брестских пригородов, вполголоса и полушепотом разносились эти вести по всей Западной Белоруссии.
Население новой советской области встречало тревожные слухи по-разному. Кто-то, недавно прибывший из-за «старой границы», начинал искать возможность досрочного отпуска. Кто-то, «недобитый», прятал глаза, засветившиеся ожиданием. Кто-то, наперекор НКВД, очищавшему приграничье, решался на действия. О таких вылазках вспоминает исполнявший обязанности замполита батареи ПА 44-го стрелкового полка замполитрука Алексей Воронцов:
«Были случаи, когда наши воины не возвращались из увольнения. На вечерней поверке по фамилии названный красноармеец или сержант молчит. Ищем. Через некоторое время обнаруживаем где-нибудь в кювете убитым, без документов и раздетым. Значит, кому-то надо. Кто-то вооружался и обмундированием, и документами. Офицеры тоже приглашались девушками, а оттуда и не выходили».
Были случаи и серьезнее. В конце мая-начале июня курсант школы МКС 44-го сп Валентин Сизов заступил вторым часовым при охране важного объекта в караул на охрану аэродрома (севернее Брестской крепости).
«Ночью четыре белопольских офицера решили пробраться на аэродром, перебить наших часовых и улететь на одном из самолетов на запад. Одного часового они тихо зарезали, но его подчасок из окопа застрелил двоих поляков. Двое других уже подбегали к самолету и одного из них застрелил Сизов, а другой навалился на Сизова и завязалась схватка. Одну руку белополяка Сизов подвернул назад (в ней был пистолет), а другой рукой офицер уперся Сизову в горло. В свою очередь, Сизов свободной рукой стиснул шею белополяку. В таком положении, почти без сознания, обоих их и застал подоспевший караул».
То ли об этом же, то ли об аналогичном случае упоминает и рядовой 1-й ср 44-го сп Н.М. Исполатов.
«Пришел однажды в нашу первую стрелковую роту капитан и объявил об очередном наряде. Накануне он рассказал нам о том, что недалеко от Брестского военного кладбища, на северо-западе Брестской крепости, был зверски убит советский часовой».
Обстановка на западных границах отражалась в донесениях. 5 февраля командир 393-го озад 42-й сд капитан Туров сообщал о попытке непонятно чьего шпиона сигнализировать непонятно кому светом о местонахождении склада боеприпасов.
Дежурный по дивизиону отдал распоряжение взять из дежурной 3-й батареи 10 человек и поймать неизвестного лица дающего сигналы. Не доходя до хутора бойцы услышали 2 выстрела по показаниям бойцов якобы по ним.
Вскоре увидели, что человек со светом побежал. За ним побежал красноармеец Проскуряков. Неизвестный скрылся в д. Блудень и найден не был.
Более энергичным оказался часовой 455-го СП красноармеец Мирошниченко. 2 мая им был задержан диверсант, пытавшийся проникнуть на охраняемую электростанцию. Кто были эти таинственные шпионы и диверсанты — в большинстве случаях оставалось неясным. Но «органы» многозначительно и неустанно напоминали военным и гражданским властям, что ухо надо держать востро. А многие, услышав, что «герман», похоже, вновь двинется на Восток, даже не могли определить личного к тому отношения: уж слишком все запутано было в те годы на западной границе.
Испокон веку в этих краях сложилось мультикультурное сообщество, представленное разными национальными группами. Важнейшими во второй четверти ХХ века являлись белорусско-украинская (впрочем, ее представляло, в основном, сельское население, которое мало вникало в городские раздоры), еврейская и польская. Именно две последние с 30-х годов были основными фигурантами брестской геополитики.
Конечно, политические завихрения тогдашней Польши были несопоставимы с бурями, бушевавшими в СССР и сопровождавшимися бесчисленными жертвами. Тем не менее, социальные потрясения ее не миновали. Напомним, что Польша была воссоздана как государство национальное, однако не мононациональное: Оно заключило в свои объятия всех, проживавших на его территории. И, как и большинство молодых государств, не избежало «болезней роста», одной из которых являлся национализм. Здесь он имел специфику: различные «нации и народности» по-разному вели себя в годы гражданской войны, кроме того, в 1924 году в Западную Белоруссию из Советской России вернулось около 70 тысяч беженцев, которых власти на местах считали потенциальными носителями «бацилл большевизма». Стремление создать максимально прочную державную основу вылилось не только в экономические реформы, но и в достаточно резкие действия в тонкой сфере межнациональных отношений - они последовали после майского переворота 1926 года, когда реальная власть в стране сосредоточилась в руках Юзефа Пилсудского и его сторонников.
Например, польским правительством был выдвинут тезис «Полесье должно быть польским, несмотря на местное наречие и вероисповедание подавляющего большинства населения».
Полесский воевода В. Костек-Бернацкий в 1932 году заявил на одном из совещаний: «Местное население должно быть польским в самое ближайшее время, и ни в коем случае оно не является и не будет русским, белорусским или украинским». В январе 1938 года воевода приказал вновь «разъяснить всему подчиненному персоналу до низших служащих включительно, что в границах Полесского воеводства при разговоре с населением запрещено употреблять какой-либо чужой язык. Людей, еще не овладевших польским языком, следует понять. Однако говорить с ними или писать иначе, чем на польском языке, нельзя. В случае неисполнения вышеуказанного распоряжения ответственность будут нести не только виновные в нарушении указания, но и их непосредственные руководители».
Вскоре началось закрытие белорусских школ, в результате чего 23 марта 1934 года состоялись массовые выступления в их защиту.
Однако более выпуклым «проявлением гражданской активности» стали традиционные для тех мест (что доказала гражданская война) поиски «вечно виноватого». С 1935 по 1937 годы в Бресте над Бугом (официальное название Бреста в польский период его истории) было зарегистрировано более 100 больших еврейских погромов, кульминацией которых стали события 13.05.1937 года, при которых 14 человек погибло и более 2300 получили телесные повреждения.
Похороны польского полицейского, убитого в Бресте еврейскими торговцами мясом 13 мая 1937 года — этот трагический случай явился причиной событий, вошедших в историю города как самый масштабный «антижидовский погром»
Помимо давних противоречий, к сорок первому году остро проявились проблемы, вызванные последними политическими потрясениями - исчезновением польского государства и включением Бреста в состав государства советского.
Первое привело к появлению в Западной Белоруссии огромного числа беженцев (120 000 человек), спасающихся от ужасов войны и, что более вероятно, «новой немецкой идеологии».
Большинство, разумеется, составляли евреи. Так, например, на 5 февраля 1940 года в западных областях БССР из 58 908 беженцев, прибывших из-за Буга и Нарева, 89,9% (52 998 человек) являлись евреями. Доля евреев в общей массе польских беженцев, находящихся в Брестской области, была лишь немногим ниже — 74,1% (7 916 человек из 10 676). Принимая беженцев и предоставляя им гражданство, советская власть, безусловно, ожидала выполнения ими определенных обязанностей.
«И в этом уже была заложена основа конфликта между советским режимом и беженцами: значительная часть беженцев воспринимала честь быть советскими гражданами не столько как получение новых прав и свобод, сколько как ограничение прежних возможностей (свободного выезда за границу, свободы слова и совести, имущественных прав, права сохранить привычный образ жизни)... Разочарование в советской действительности толкало беженцев совершить обратный путь. Один из самых драматических моментов того периода — поиск беженцами оптимального решения: метание между двумя основными существовавшими альтернативами (остаться в оккупированной немцами Польше или в советской Белоруссии) — заключался в выборе между мифом и реальностью. В любом случае это было не просто перемещение из одного государства в другое, это было бегство из реальности в миф. Одни бежали под влиянием мифа о справедливом советском строе, другие - питая иллюзии о «хороших немцах».
Следует учитывать, что в обоих случаях свою роль играло желание беженцев воссоединиться с членами семей... Определенная часть беженцев не имела намерений оставаться на длительный срок в Советском Союзе и рассматривала своё пребывание в Западной Белоруссии как временное.
Их пугала необходимость становиться на учёт и получать паспорта, поскольку это означало отказ от пути назад... Отказ от получения советских паспортов позже был использован советской властью как повод для выселения беженцев». Таким образом, на западе Белоруссии скопилось немало евреев. Часть их пребывала в ожидании переправы в Германию. Другие уклонялись от предложенного им советской властью переселения на Восток, где было больше, чем в Западной Белоруссии, рабочих мест и значительно больше возможностей для «перевоспитания неблагонадежных элементов». Для многих из них события, о приближении которых так упорно твердили «перебежчики», обозначали, с одной стороны, исчезновение угрозы быть отправленными в глубь СССР, с другой — все-таки надежду вернуться в родные места, вошедшие в состав Генерал-губернаторства.
Наконец, еще одним противоречием стало отношение самих национальностей к советской власти. Как уже говорилось, значительную долю городского населения бывших восточных областей Польши составляли поляки и еврей.
При этом, если основная часть «классово-чуждых» элементов (представителей прежней государственной власти, польских вооруженных сил, осадников и т.п.) относилась к полякам, то «социально-близкими» оказывались в основном еврей. Это наглядно иллюстрирует приведенная таблица.
ДАННЫЕ О ПРОФЕССИОНАЛЬНОМ СОСТАВЕ БЕЖЕНЦЕВ В БРЕСТСКОЙ ОБЛАСТИ БССР НА 5 ФЕВРАЛЯ 1940 ГОДА
«Кто был ничем, тот стал всем» и наоборот — поэтому ничего удивительного, что находилось достаточно много людей и семей, связывавших свои беды с советской властью, и с чуждой национальной группой. Но пока то, что глубоко за пазухой, за ней и остается. А вот мелкие антисоветские выпады дело частое. Особенно когда «антисоветские элементы» молоды и разгорячены алкоголем: «В пивных и ресторанах кучковались молодые шляхтичи, выражая явное неудовольствие и насмешки при появлении советских военнослужащих. Изредка завязывались стычки, что вызвало впоследствии необходимость запрета советским военнослужащим посещать питейные заведения даже отобедать. У входов этих заведений выставлялись дежурные караулы».
Насмешки «Шляхтичей» касались в основном рядового и младшего командного состава, и то лишь при увольнении в город, а вот командный состав, снимавший квартиры в самом Бресте, подвергался «нападкам» уже другого рода - с участием молодых паненок. Как правило, это не укрывалось от «органов» (кого-кого, а осведомителей советская власть плодила моментально и во множестве).
«Польские дамы, уличенные в соблазнении советских офицеров с трагическим исходом, оказывались близкими бежавших польских офицеров. Трагический исход постиг капитана и младшего лейтенанта 84-го стрелкового полка. Уполномоченные особых отделов проводили тщательную проверку личного состава и по некоторым категориям выносили решения о переводе в тылы и даже демобилизации»
Брестский рынок — место бойкой торговли и обмена «неофициальной» информацией. В городе было несколько торговых площадок, крупнейшая размещалась на площади по улице Мицкевича (на фото), в районе бывшей гимназии имени Р. Траугутта, на базе которой в 1939-1941 годах была развернута советская «Школа с современным обучением»
«Любовь и ненависть» населения Брестчины, конечно, касалась расквартированных в крепости частей лишь опосредованно. У войск была своя жизнь. Неясные слухи, разошедшиеся по подразделениям после прибытия военнообязанных запаса, если и оказали влияние, то лишь на моральное состояние отдельных военнослужащих. План занятий и расположение подразделений остались неизменными.
Несмотря на то, что вопрос о выводе войск из Брестской крепости (или хотя бы о максимальной её разгрузке) неоднократно поднимался на самых различных уровнях (прежде всего, окружном и армейском), каких-либо действий по рассредоточению войск в связи с угрозой войны предпринято не было. Если какие-либо подразделения и выводились, то лишь в связи с работами на строительстве УР или всевозможными учениями. Это было вызвано, вероятно, и тем предположением, что «потенциальный противник», был неплохо осведомлен о ситуации на восточном берегу Буга. Выход войск из крепости или вывоз размещенных там запасов мог быть истолкован однозначно: русские готовятся к превентивному удару. Степень же готовности советской стороны диктовалась подходящими из глубины страны войсками. Только после того, как они выйдут на намеченный рубеж, наверное, можно было, приняв во внимание ситуацию, озаботиться судьбой «орловской» и «карельской».
Будет ли война?
Похожие статьи:
Реальный Брест → В Бресте может появиться памятник утке
Брестская крепость → Патриотизм или вандализм от БРСМ в Брестской крепости?
Брестская крепость → Чтобы вернуться в Брестскую крепость?
Брестская крепость → 16 июня 1941: приказы «О переходе Буга» и проведении артиллерийской подготовки по Брестской крепости уходят в части «сорок пятой» дивизии вермахта